kapell | Переводные картинки

Удивительны детские воспоминания. Картинки ли в книжках накладываются позже на них, или именно мне так повезло...
В Германии теплее, чем в Санкт Петербурге . Впрочем, за тридцать лет климат изменился. Ведь в ранние школьные годы почти все девочки занимались фигурным катанием на открытых катках, которые заливались рядом с домом, во дворе. Теперь в Питере и недели без оттепели не дождешься, а катание по закрытому льду - это совсем иное удовольствие.
Помню, как замерзла узкая речка, не Одер, метров двадцать шириной, может быть искусственный канал. Картина была серо-голубая, как у старых голландев, голые деревья и кустарники создавали естественное обрамление. Дети высыпали на лед, вечер, стемнело, всюду зажглась иллюминация. Смех, яркие свитера. Это было совсем не похоже на катание в Ленинграде, в вольере, огороженном проволочной сеткой. Позже, когда я работала в психиатрической больнице имено Скворцова-Степанова, в таких вольерах на территории больницы прогуливали пациентов. Иногда и теперь можно встретить подобные ограждения садовых участков.Навязчивый советский образ, еще такого же порядка - стены, крашенные зеленой масляной краской и посередине, как узкая ленточка, каемка темного цвета. Иностранный визитер спросил меня в нашем университете - зачем это? Я не нашлась, что ответить.
Моя первая учительница музыки была немка, достаточно молодая, думаю лет до 35. У нее было две дочери и сын. Все играли на нескольких музыкальных инструментах: пианино, скрипка, виолончель, флейта и аккордеон. Учиться было интересно и легко. Не представляю, как нам удавалось понимать друг друга. Что-то переводила мама. но она не владела языком свободно, думаю, объяснялись в основном жестами . Мы скоро начали играть в ансамбле, а это увлекательное дело. В их замечательной квартире, как мне казалось , было очень много мебели, она вся была заставлена какими-то предметами непривычными, незнакомыми русскому ребенку. Сейчас я думаю, что она была тесновата, приходилось пользоваться ширмами, перегораживать комнату диваном.
Эта квартира удивляла, также как карнавальные рынки-ярмарки перед праздниками. Никогда не забуду мужчину в костюме Арлекина, в трико с сиренево-зелеными ромбиками и сердечками, которые были нарисованы краской прямо на щеках.
На рынке можно было попросить родителей купить лотерейный билет, по которому почти всегда был какой-то выигрыш, но совсем не то плюшевое чудо, которое стояло на видном месте, и к которому прикипело детское сердце. Оставшиеся с тех лет елочные украшения и игрушки до сих пот ничуть не уступают современным. Никогда я не замечала в праздничной толпе колких взглядов, недовольства, грубости. Не думаю, что немцы ненавидели или боялись русских офицеров с ребенком. Наоборот, все были веселыми и улыбчивыми.
Когда мы приехали в Ленинград и меня попробовали устроить в музыкальную школу, я самоуверенно отыграла всю программу: этюды Черни, Баха, сонатину Клементи, что-то из Детского альбома Чайковского. Собрались все преподаватели школы. Мне было семь лет, я еще не умела бояться, не ожидала критики. К удивлению мамы, меня в школу не приняли. Сказали, что девочка неправильно держит руку, немузыкальна, непонимает, что играет. Я поступила в другую музыкальную школу, позанимавшись незколько месяцев индивидуально с восхитительным преподавателем в Доме офицеров.